Новый глава «Роскосмоса» Дмитрий Рогозин заявил о необходимости экспансии в космос. Надо отдавать себе отчёт в том, что всё это не из разряда научной фантастики, не космическая хлестаковщина, как будут сварливо брюзжать неизменные критики, а наша реальность. Просто мы стали чрезмерно плоскостными, приземлёнными, что ли, мало голову поднимаем и в небо вглядываемся.
Очевидно, мельчаем без космических претензий. Стали стесняться амбициозного и видим в этом что-то предосудительное. Но ведь без амбиций не бывает побед.
Чувство космоса — важнейшая составляющая отечественной цивилизации. И появилось оно даже не с Юрия Гагарина, не с Циолковского и русских космистов XX века; оно, как и инстинкт веры, сопровождает всю нашу тысячелетнюю историю и культуру. Возможно, именно поэтому на русской почве с таким энтузиазмом было воспринято учение о Фаворском свете, которое разлилось в отечественной культуре, достигло запредельных, невозможных высот в иконописи Андрея Рублёва. Его «Троица» — это разве не встреча с Космосом?
В Советском Союзе космос был совершенно реальным, хоть и фантастичным, преисполненным духом романтики. С ним связана эпоха рождения героев, эпоха побед — ведь он сам стал наследником и продолжателем Великой Победы мая 1945-го. Именно Парад Победы дал толчок для запуска страны на орбиту, сделал космос реальным. Там и времени-то прошло совсем ничего: до искусственного спутника — дюжина лет, а до гагаринского старта — 16. Для Советской страны космос был важен, в том числе и для насыщения исконного стремления к колонизации новых пространств, теперь уже и вертикального. Туда уходила и глобальная политика. В той космической гонке, где страна была на передовой, было много всего: от стыковки «Союз» — «Аполлон» до виртуальных страшилок СОИ (американская программа «Стратегическая оборонная инициатива». — RT).
Но потом, когда страну стала разъедать ржавчина, космос объявили ненужным — чуть ли не выдумкой проклятых коммунистов, своеобразной идеологической пылью в глаза, которой пудрили мозги гражданам и держали в эдаком рабстве.
Нас пытались убедить, что занесло туда каким-то чудом и по недоразумению, потом заблудились, вышли — ну и слава Богу.
Выходили из космоса зачахшим одноимённым величественным павильоном на ВДНХ, заброшенным «Бураном», совершившим свой триумфальный и единственный полёт, затопленной станцией «Мир». Было и целого мира мало, а тут добровольно лишались всего, стали стесняться своих прошлых побед, считать их никчёмными — вот и наше время первых прошло.
Сказали нам, что корысти с космоса никакой, разве что можно туристов туда за денежку подбросить, так чуть было совсем в космический извоз не переквалифицировались. Ракеты, в том числе космические, перековывали на тефлоновые сковороды. Прекрасное далёко стало вдруг не любо. Все больше верили в инопланетян и их безграничные возможности, чем в наш космос, надеялись, что те прилетят и заберут к себе без какой-либо шоковой терапии и реформ.
Ах да, ещё и Голливуд (куда без него?) настоятельно внушал ощущение, что мы с космосом никак не связаны, что это не наша зона ответственности, разве что застряли там волею случая или с похмелья в своей шапке-ушанке. Блокбастер стал заменять нам космос — спецэффектов стало достаточно. Но дело в том, что там была другая нация первых, другие покорители иных миров, иные спасители мира нашего. Себе же всё больше отводили роль наблюдателей и с ней свыкались.
Время побед и героев прошло, или мы сами его перечеркнули. Космическая тема стала чем-то обыденным, что твой мобильник. Усиливалось ощущение, что всё славное осталось за той чертой, которую подвёл 1991 год. За этим нарастало чувство, что мы давно не в лидерах (а если и были когда-то таковыми, то в качестве устроителей пирровых побед), не первые и даже не претендуем на эти лавры, плетёмся где-то на периферии. В этой цивилизационной провинции космос вовсе и не нужен, оттуда за ним лишь можно отстранённо наблюдать: следить за чужими новостями, чужими победами и взлётами. Попытка забыть о космосе, пренебречь им делала из нас аутсайдеров, развивала комплексы национального несовершенства. Сломать эти стереотипы мы можем также через космос.
Наш космос — это не холодное, пустое и тёмное пространство, это возвращение истории побед и времени реальных героев, духа победительности нации. Это вера в то, что нам очень многое по плечу, что нет границ и пределов. Это и мечта, и реальность, формирующая наше будущее, — прекрасный импульс, в котором мотив для движения вперёд и вверх.
Надо осознать простые вещи. Что Россия без космоса невозможна — уж слишком большой цивилизационный разрыв будет, и она отпадёт от своей истории. Что космос — вовсе не причуда и не блажь, а наша территория ответственности. Перед историей, перед своей цивилизацией, перед тем же первым советским космонавтом, который в восприятии людей уже давно обрёл статус мирской святости. Пора прекратить стесняться и пугаться своих амбиций. Речь идёт не о бегстве в неведомую и ненужную даль по сказочному принципу «пойди туда, не знаю куда». Экспансия космоса — это совершенно реальная задача, она не выдумана, не заимствована откуда-то, она в нашей крови.
Наш космос — это ещё и возможность чуда. Об этом тоже не стоит забывать.
В своё время, будто занозой, вошли в сознание слова, услышанные по ТВ, — молодой человек говорил: «Мы не можем заселить Луну, поэтому прибьём гвоздь». И какая-то тоска несусветная с этим гвоздём накатила. У страны и её людей, ориентированных на свершения, на прорыв, логика всё-таки другая: сегодня мы прибьём гвоздь, а завтра полетим на Луну и заселим её. Собственно, гвоздь и прибивается для того, чтобы в перспективе заселить Луну. Гвоздь сам по себе не имеет никакого смысла. Это просто гвоздь. А гвоздь как ступень к заселению Луны и экспансии космоса — это уже нацидея.
У Аркадия Гайдара есть прекрасная повесть «Дальние страны». Там много и про дальнюю Луну, ставшую ближней, сказано. Мир преображается, преодолеваются обречённость, скука и тоска. Ещё не космические ракеты, а аэроплан в небе становится этим вестником нового. Надо ли говорить, что нам сейчас нужна эта движущая сила преображения — в будущее, на разрыв пространства, устремлённость в дальние страны, которые становятся ближними и изменяют всё окружающее.
Андрей Рудалёв, RT
Свежие комментарии